| Лялина Наталья Николаевна - Брюховецкий р-он.
Лодка причалила к берегу, и Воронины пошли на речной вокзал.
Билеты до Кирова взяли быстро, и через час пароход «Киров» с тревожным, прощальным гудком отчалил от берега, чтобы увезти Натку в неведомую чужую сторонку, что находится слишком далеко от родной земли.
Киров показался большущим городом, стоящим на высоком холме. По Вятке сновали катера и моторные лодки, плыли в противоположные стороны большие пассажирские пароходы с различной окраской труб, современные красивые лайнеры, буксирные катера, баржи. Река жила своей жизнью, кормя народ Вятской губернии рыбой, подставляя свою спину для транспортировки различных грузов. Мощная, глубокая, красивая своими водами и живописным побережьем, дала она имя своей земле и людям, на ней живущим – вятичи. Много талантливых людей породила вятская земля. Простота и великодушие, беззаветная любовь к Родине и своей земле, одарённой Господом красотами, отличает местное население. И куда бы ни забросила судьба вятичей, они до последнего вздоха будут помнить те места, где родились, где влилась в них с водою сила, гордость и любовь.
Натка об этом и не подозревала, только чувствовала, что никогда не забудет родимый край и будет рваться сюда всё время.
Вокзал, где было много народа и поездов, отвлёк её от грустных мыслей. Было куплено два билета, а Натка ехала «зайчиком». Исподтишка она читала всякие объявления, вывески. Вместе с другими пассажирами сели в плацкартный вагон и, с рёвом паровоза, поехали. Опять - стук колёс, и бегущие назад деревушки, леса, города. Пейзажи менялись, расстояние от дома увеличивалось, приближалась новая жизнь, которую Натка побаивалась, но уже хотела увидеть тот благодатный край, который зовётся Кубанью.
Чем ближе к югу, тем жарче. Окна открыты, паровоз пыхтит: ему тоже жарко. Воды не хватает. На одной из станций выскочил Николай Абросимович с банкой за водой к баку, что стоял на перроне. Толпится народ, мешает друг другу воды набрать, ругается. А паровоз дал гудок и поехал. Смотрит Натка в окно, а отец бежит с пустой банкой рядом с вагонами, а залезть не может.
- Бросай банку, - закричала Натка,- отстанешь.
Но разве мог он услышать её крик? Сам бросил банку и еле успел подцепиться за поручни последнего вагона. Долго пробирался по вагонам и тамбурам к своему первому. Следующей стоянкой был Мичуринск. Когда Николай Абросимович зашёл в своё купе, то увидел следующее. Поля с дочкой, сдавшие постельное белье проводнице, сидели с вещами, готовыми к выносу. Они решили выйти на следующей станции и подождать там, отставшего от поезда, отца. Радости-то сколько было у всех от встречи! А ведь могли разойтись их пути, не поторопись Николай Абросимович.
- Ну, и ехали бы дальше. Как-нибудь бы добрался, - пробурчал он.
- А ты бы нас, отставших на перроне, бросил?- спросила Натка.
- Не знаю. Наверное, нет.
- Больше никуда не ходи, а то отстанешь, - произнесла жена. – Мы твоему дяде телеграмму не дали, чтобы встретил. Я сама на станцию сбегаю, дам, а ты сиди.
- Никто никуда не пойдёт. Сами доберёмся. Язык до Киева доведёт,- возразил отец.
День и ночь – сутки прочь. Долго уже катится поезд. Далеко завёз – не дойти пешком домой. Жара расплавила всё. Мокрыми полотенцами укрываются пассажиры, изнывая от жары. На перронах продают варёную картошку с малосольными огурцами, рыбу, холодную простую воду в стеклянных бутылках. Вода нарасхват. Проехали большие станции: Воронеж, Георгиу-Деж, Россошь, Чертково. Отец внимательно рассматривал проезжаемую местность, вглядывался в дома, дороги.
- Вот здесь мы немца гнали. Пешком шёл и на пузе прополз многие километры. Сейчас будет Миллерово. Немец бомбил этот город. Не хотел сдавать позиции. Сколько наших тут полегло! Не успевали раненых обрабатывать. Земля тут полита кровью.
Рассказ отца о войне будоражил сознание Натки. Представлялось, как ползёт папка по полю боя, а пули свистят над головой. Вот раненый солдат лежит весь в крови, просит помощи.
Отец достаёт из полевой сумки бинт, перебинтовывает его и передаёт санитарам, а сам опять ползёт. И в каждую минуту его может убить пуля или осколок. Хорошо, что папка жив! Хоть он и строг, но справедлив. Правду всегда в глаза говорит, не увиливает, хотя иногда можно бы и смолчать. Но, ведь, правда у каждого своя.
Вот они с бабушкой из-за веры и спорят вечно.
В думах об отце доехали до Миллерова. На перроне продавали красных раков, сушёную рыбу, картошку, солёное сало и много всяких яблок. Отец купил раков и картошки с рыбкой. Дороговато, но продукты давно закончились, а на одном чае не уедешь. Стал есть рака, а мама отворачивается – брезгует:
- Фу, какую гадость купил! Они же падалью питаются.
Отец ест, похваливая:
- Ничего то вы не понимаете. Рак повкуснее рыбы будет. Ешь, Натка! Не слушай мать.
Но девчонка не ест, отворачивается и грызёт яблоко. Оно вкусное, душистое, мягкое. Но, спустя некоторое время, опять хочется кушать. Она просит у матери картошки с хлебом и ест с наслаждением пищу, к которой привыкла. Запахло домом. Ничего- то Танюшка не видит. Эх, сестрица!
- Был бы такой телефон, чтобы из вагона с Петровским можно было разговаривать,- мечтает она.
– Я бы обо всём рассказала. Ниточку с катушки не протянешь. Её, наверное, и до конца села не хватит.
Уснула под мерный стук колёс. А вечером были в Новочеркасске.
Часть пассажиров вышла из вагона. В купе зашли две громкоголосые женщины, которые общались на не совсем понятном языке:
- О цэ, допиляемо, мабудь, до Ростову у двенадцать ночи. А там ще трохи и на хутирь поидэмо на бидарке з Мыколою, як встрынэ.
- Боже, что за язык такой странный! Вроде как русский, но не русский. Если подумать немного, то понять можно. Но не немецкий, – и, обращаясь к матери на ушко.- А на каком языке они разговаривают?
- На украинском.
- Не, цэ не украинский, цэ – хохляцкий. А вы, мабуть, кацапы будете?
Вмешался в разговор отец:
- Это, по-вашему, кацапы, а по-нашему – чистокровные русские.
Все переглянулись. Хохлушки заливисто рассмеялись:
- Чи вы обиделись? Так здесь уси так говорять. А вас, кацапов, за версту узнаешь. Та ще окаите. Разговор-то Горьковский, мабуть.
- Нет, мы с Вятки,- гордо заявила Натка, поняв разговор.
- Ишь, ты! Цэ де такэ мисто будэ? Дальше, чи ближе?
- Дальше, конечно, - пояснила девчонка, радуясь тому, что понимает чужой язык.- Неужели и в школе так говорят? – промелькнула мысль.
Подуло прохладой. Мало кто спал. Все ждали Ростов. Вот он - какой большой! Прогуляться по перрону высыпали почти все пассажиры: подышать свежим воздухом. Натка была удивлена множеству поездов, стоящих тут.
Репродуктор постоянно объявлял о прибытии или отправлении каких-либо составов.
- Идёмте в вагон, скоро поезд тронется,- поторопила мать. И потихоньку: - А то без вещей останемся: Ростов – город жуликов.
Хохлушки вышли. А вот и знаменитый мост через Дон, про который сложена песня. Прильнув к окну, смотрит девчушка на мигающие внизу огоньки пароходов и барж и удивляется всему: высоте моста, его длине, множеству бакенов на реке, чёрной непроглядной ночи. В селе таких ночей летом не было. В вагоне пахло и рыбой, и водкой, и чем-то кислым. Всё ничего, лишь бы не жара. Скоро конец пути.
Ехали ещё долго, проезжая населённые пункты со странными названиями: Батайск, Старо- Минская, Старо-Деревянковская, Каневская. Наконец, Брюховецкая. Вокзал небольшой. Станица разделена железной дорогой на две части. На одной торчит высокая красная труба какого-то завода, и прячутся в тени деревьев странные белые домики. По другую сторону виден элеватор, возвышающийся над станицей. Спросив куда идти, двинулись по пыльной дороге на другой край станицы. Солнце припекало, ветра не было. У Натки порвались сандалии, и их пришлось снять. Пыль на дороге лежала толстым слоем. Изредка проходящие машины поднимали её непроглядным облаком, которое оседало на деревья, дома, прохожих. Ногам было так горячо, что девчонка, не привыкшая к такой температуре, едва не плакала. Сошли на дорожку, идущую вдоль заборов. Бедная земля вся потрескалась и просила пить, раскрыв большие трещины-рты. Иные были с руку. На улице росли фруктовые деревья, увешанные небольшими оранжевыми плодами, которые были седыми от пыли. Некоторые из них валялись на дорожке, в траве. Натка исподтишка взяла с земли несколько штук, обдула, вытерла подолом сарафанчика и стала пробовать. Вкуснятина! Аполлинария Васильевна, увидев, сказала:
- Не тронь, чужое – это раз, а грязные ягоды – это два: дизентерией заболеешь. Её слова услышала женщина у забора и, приветливо улыбаясь, сказала:
- Погодьте трошки. Я зараз воды принесу. Помоите, тай дитяти дастэ. Чи жалко жэрдэлив? Ба, стики их наросло? Пропадають, бачите? Сидайтэ на скамейку. Я швыдко сходю.
Воронины рады были передохнуть и уселись в тени под жерделей. Женщина принесла тазик с водой, ковш и полотенце. Нарвала с дерева плоды, с помощью Аполлинарии Васильевны обмыла их водой и предложила есть столько, сколько угодно. Пожалела приезжих, Наткины ноги, пожелала счастливой дороги.
Натка, подкрепившись, бежала впереди, передвигаясь бегом от одного дерева к другому. Становилась в тень и ждала родителей, которые явно устали.
- Это тебе не Братск с прохладой и сплошной тенью, а знойная Кубань с пылью,- думала она.
Кое-как добрались до конца улицы Красной. На окраине белые дома были покрыты, в основном, камышом и рогозом.
Дядя, Перевалов Константин Петрович, встретил добродушно. Прикрикнул на рвущуюся с цепи собачонку, передвигающуюся по двору с помощью кольца, вдетого в толстую проволоку, закреплённую на двух металлических столбиках. Домик был длинный, низкий, с маленькими окошечками. Покрыт камышом.
Когда зашли во внутрь, Натку поразил пол без покрытия. Он был серо-коричневого цвета как бы отполированный. Окна прикрыты белыми ситцевыми занавесками, отчего в комнатах полутемно и не так жарко, как на улице. В передней стоит странная невысокая печка с подтопком, наверху которой лежит чугунная плита с круглыми отверстиями, закрытыми кружками разных размеров, перекрывающих друг друга. На стене портреты молодых хозяев дома. Железная кровать в другой комнате, с шариками на перилах, прикрыта пёстрым покрывалом, из-под которого выглядывает кромочка вязаного подзора. На стене у кровати красуется плюшевый ковёр с белыми лебедями на пруду. В углу стоит этажерка из витых прутьев с книгами. У окна - небольшой столик, закрытый белой скатертью с вышитыми маками по углам. Над ним старое зеркало, искажающее изображение лица.
Всё оглядев, Натка стала приставать к хозяину с расспросами:
- Дядя Костя, а почему здесь все дома почти белые?
- Потому что они не деревянные, как на Вятке, а турлучные и из самана. Вот их и белят известью, чтобы нарядней хата была.
- Что за хата?
- Хата - это дом.
- Но он ведь не из дерева? Какой такой турлук, саман?
- Не турлук, а хата турлучной называется, если она сделана из камыша в два слоя, а между ним грязь забрасывается. Всё это скрепляется с помощью вкопанных столбов, палок, жердей. Снаружи хата мажется грязью, которая состоит из глины, соломы, половы, кизяка, воды. Мазкой называется. Тут уж соседи помогают, друзья. Ногами или лошадью делается замес, и женщины, в основном, обмазывают постройку. А когда высохнет, тогда и белят.
А саманные хаты всё из той же грязи делают. Только сначала из неё готовят большие кирпичи одного размера, их сушат на солнце, а затем строят хату. И опять грязью обмазывают. Это очень трудоёмкая работа.
- А почему крыши не из досок, как у нас, а из камыша? Совсем бедно народ живёт? А говорили, что Кубань богатая. У Вас даже полы земляные.
- Так ведь здесь леса не растут, и дерево - на вес золота. Вот и приспособились местные жители использовать подручный материал: землю, песок, глину, опилки, кизяк, камыш, рогоз для строительных нужд.
- А что такое кизяк?
- Как тебе сказать? Лошадка в туалет сходит, и её испражнения используют как ценный строительное сырьё. Конский навоз, иначе.
- Фу, какая гадость! Как его в руки брать? А потом вонять будет всё.
- Поживёшь – увидишь. Может и вам доведётся в хате пожить.
Ты уже видела, что рядом речка течёт. Хоть и зарос Бейсужок камышом, а рыбка водится. Поедим, под мост сходите окупнуться. Там неглубоко и течение небольшое. Здесь же русских бань нет. Дома купаемся в корыте, или в общественную баню надо идти в центр. А это далеко. Ноги уж больные. Райка и дома спинку потрёт.
Летом в речке купаемся вечерком или рано утром, когда народу меньше.
- А в общественной бане как мыться? Мужики и бабы порознь купаются? Или вместе? Стыдно-то как!
- Конечно, раздельно. Ну, ты, Наталья, уже уморила меня своими расспросами. А вон и Райка с рынка вернулась. Иди с ней познакомься, – и в двери: - Раиска! А у нас гости: Коля с Вятки приехал! Корми земляков!
Дородная, белолицая от толстого слоя пудры женщина в соломенной шляпе, цветастой пышной юбке и белой кофточке с коротким рукавом вошла на кухню с небольшой сумочкой, а заняла половину пустого в ней пространства. Голубые её глаза в лучиках морщинок смотрели на приезжих с прищуром.
- Со свиту нычого ны бачу. Ну - ка, покажись, Поля! Ничего, гарна баба! А ты, Туся, чёгось мала дюже. Нычого, здесь пидправышься. Як шпэндик росточком. Ешь хлеба побивше – будэшь здоровийшэ.
Натка чуть язык не проглотила от изумления. Слова, такие знакомые, вдруг появлялись на свет со всякими выкрутасами. Их трудно было воспринимать на слух. Весь мозг её напрягся, ощетинился, как бы ставя преграду этим дико звучащим словам.
- А Вы зачем язык портите? Нарочно, что ли коверкаете слова, неправильно произносите их?
- О, Петрович, ще одна заступница языка явилась. Як можу, так и балакаю. Цэ Перевалов – кацап, тай учителем був,- нехай разговаривает, а я – хохлушка. Здесь все так говорють, попривыкали вже, не отучишь. Всё. Пошли есть.
На столе в тарелках был налит борщ, которого девочка никогда не ела. Дома в русской печке готовили наваристые или пустые щи, супы, уху, каши. Аппетитный запах сала и чеснока призывно манил схватить скорее ложку и нахлебаться этой вкуснятины. Но она помнила, что нужно подождать, и пока хозяин не начнёт есть – трогать ничего нельзя.
Константин Петрович не торопясь взял ложку, зачерпнул борщ, подул на него, и только после этого отправил её в рот. Покачал головой:
- Вкусно! А вы чего умничаете? Ешьте. Это вам не Россия.
И застучали ложки по тарелкам. Хозяйка подливала добавку. Потом налила холодненького компота с фруктами. Белый душистый высокий хлеб, стоявший на столе, наполовину был съеден.
- Спасибо! На неделю насытилась,- сказала Натка. Я ещё никогда так сладко не ела!
- Вот и ладно,- сказал дядя. Завтра Поля с Раиской на рынок сходят, гуся купят. Плов сварим – пальчики оближешь. А пока возьмите полотенце, да искупайтесь. Пыль дорожную смоете. А я отдохну.
- Райка, вымой-ка мне ноги!
Он сел на скамейку, жена принесла тазик с водой и полотенце, сняла с него носки и, наклонившись, стала мыть бледные худые ноги мужа. Натка оторопело смотрела на эту унизительную сцену.
- Ничего, спина не разломится,- сказал дядя, глядя на девчонку. Я красный командир, хотя в отставке. Наклоняться трудно, а она – молодая. Иди за отцом, а то отстанешь!
Натка опрометью бросилась из комнаты. В ней боролись два чувства: жалости и презрения. Речка успокоила её. С левой стороны от дороги-дамбы к соседней станице было чистое место, где купались ребята. Посредине было глубоковато, а с краю – для Натки как раз. Мать с отцом заплыли на середину этого небольшого плёса и купались метрах в десяти от неё. Было слышно их весёлые голоса. Вдруг истерический крик матери заставил вздрогнуть девчонку. Во все глаза она смотрела, как та рванулась к берегу и, выскочив на него, стала себя оглядывать. Отец тоже вышел, подошёл к ним и попросил Натку снять с него присосавшихся пиявок. Только тут увидела она на его спине две чёрные извилистые полоски, что и послужило паникой для матери: та боялась змей, мышей, пауков.
Взяв палочку, девчонка попыталась их выковырять, но ничего не получилось. Подошёл мальчишка лет десяти и, отстранив её, пальцами вырвал пиявок. Посмеявшись над взрослыми, он местным говором сказал, что пиявки полезные, и пьют они только дурную кровь. Но это уже не успокоило приезжих, и они, одевшись, пошли в крайнюю хату. Из ранок на спине Николая Абросимовича сочилась кровь. Вот так покупались! Дядя сказал, что этих тварей здесь полно, так что, купаясь, надо себя и соседей чаще оглядывать. Камыши кругом, и течение слабое. А есть и змеи.
На следующее утро женщины ушли на базар. Когда Натка встала,
дома никого не было. Умывшись из умывальника, она ушла искать дядю. Тот сидел в маленькой лодочке на краю огорода и ловил рыбу. Камыши шумели от небольшого ветра, как бы приветствуя девчушку. Пели какие-то птахи, летали стрекозы, бабочки, комары. Из-под ног высоко прыгнула лягушка с длинными ногами. Их Натка не любила и поторопилась в лодку. Дядя шикнул на неё, полушёпотом сказав, чтобы не шумела и не крутилась, а то каюк перевернётся. Опять прозвучало новое слово, перевести которое смогла сама. Каюк – это лодка. По воде, извиваясь, проплыла змея. Оказывается, не всё здесь безопасно: надо под ноги смотреть.
Женщины пришли с полными кошёлками (корзинками) продуктов. Тут были фрукты, овощи, мясо, тушка гуся. Деньги, что Николай Абросимович отложил на неделю, были потрачены. Обед был царский: плов из гуся, борщ, блины со сметаной, компот. Такого изобилия на столе в простой день Натка, отродясь, не видела.
Тётя Рая довольно потирала руки:
- Сейчас заживём хорошо. Булы бы гроши, будэ и обид хороший.
Натка видела, как мать с отцом переглянулись, а после обеда, когда ушли посмотреть огород и остались наедине, решили поскорее искать работу и квартиру, так как денег оставалось мало, а с такими расходами их ненадолго хватит.
Было начало августа. Скоро в школу. Родители искали, чтобы работа, квартира и школа были в одном месте. Николая Абросимовича взяли с испытательным сроком на скорую помощь в районную больницу, Аполлинарию Васильевну приняли воспитателем в детский садик на молочном комбинате. Документы Натки отдали во вторую школу. Недорогую квартиру нашли на посёлке МКК недалеко от вокзала. Всё разбросано, но жить переехали сразу, как нашлось жилище: за неделю Райка истратила половину их денежного запаса. Конец транжирству. Свобода!
-Жить надо по средствам, сказал Николай Абросимович. Никому в жизни копейки должен не был и вам не советую,- говорил он в семейном кругу. – Никогда и ничего не берите в долг - легче жить станете. Человек должен быть свободен. Мысли его будут порядочными и чистыми, если они не спутаны паутиной долгов.
Попадёшь в долговую трясину – засосёт и утопит. Выбраться трудно из неё! Запомните это на всю жизнь! Гол, как сокол – ну и ладно. Зато душа чиста и свободна. Так-то. А на Кубани жить можно!
|